ФРАГМЕНТ БЕСЕДЫ ИОСИФА БРОДСКОГО И ТИМУРА НОВИКОВА,

состоявшейся в Амстердаме 17 сентябре 1993 года в саду Стеделийк Музея после открытия выставки Т.Новикова "Ретроспектива".

И.Б.: Я посмотрел сейчас Вашу выставку и заинтересовался изменениями, произошедшими в Вашем творчестве. До конца 80-х Вы работаете в традициях, по-моему, близких к Малевичу и русскому конструктивизму, а с начала 90-х работы меняются, - вместо знаков и символов, геометрических фигур появляются фотографии, образы, произведения из картин превращаются в декоративные панно, богато украшенные изящной, затейливой виньеткой, она собирает на себе внимание, явит качественное классическое изображение - образ героя.

А где Вы жили в Ленинграде?

Т.Н.: В Ленинграде я жил на Литейном. Там я и начал делать свои картины с линией горизонта. Прямо напротив моего дома стоял ансамбль Финляндского вокзала. Это одна из причин моего обращения к тому принципу изображения. Прямые линии городского пейзажа на другой стороне Невы, открывающегося из подворотни моего двора, возможно, повлияли на формирование этого типа картины, сделанной по принципам знаковой перспективы.

И.Б.: Человек есть то, что он видит. Но береговая линия, в Вашем случае - линия горизонта на другом берегу Невы слишком близка. На ваших работах горизонт гораздо дальше. Он почти недостижим. Вы знаете, иногда в пейзаж бывает трудно войти. Эти Ваши пейзажи таковы, что из них трудно выйти. Эта линия горизонта держит моё внимание, как магнит. Глядя на Вашу линию горизонта, я вспоминаю Гварди, больше, чем кого-нибудь еще; аберрация просто отражает количество увиденного мной у этого художника. Старого пуделя новым трюкам не научишь, но его хозяин, в конечном счёте, становится похожим на свою собаку. Ваш горизонт напоминает мне чем-то Гварди. Он скошенный чуть-чуть, но он чуть-чуть закругляется, он менее геометричен.

Т.Н.: Этим Лабас наш занимался в 30-е годы.

И.Б.: И до Лабаса, и до Дюфи это делал Гварди и так далее.

Т.Н.: Еще у Тернера это есть.

И.Б.: И до Тернера еще. Там ощущение такое, что за ним мир кончается, есть ощущение, будто за ним конец света наступает. Но это бывает такое ощущение, Вы знаете о чем я говорю.

Т.Н.: Вам, как я знаю, посчастливилось много пожить в Венеции. Я, к своему сожалению, не смог еще побывать там, и лучшие работы Гварди видел только в репродукциях. Я много видел Тернера в Лондоне, Лабаса в Москве. Но Петербург, конечно же, город "на краю". Для петербуржца Васильевский остров - конец мира.

И.Б.: Да, - Андрей Белый: за Петербургом ничего нет - пустота, линия, за ней мир кончается.

Т.Н.: Поэтому петербуржцу должна быть близка венецианская живопись. И Петербург, и Венеция открыты морю, открыты воде. Переживания живописи и пространства для венецианца и петербуржца родственны?

И.Б.: Вы совершенно правы. Венеция и Ленинград удивительно близки, и близость эта не в каналах, как многие думают, а в широкой открытости воде. Так же было и в Александрии. В Александрии нашла свое место первая в истории цивилизации настоящая Академия - Музейон. Петербург на одном меридиане с Александрией, и он не

северная Венеция, а именно северная Александрия, Гиперборея, если хотите. Великие воды Нила и воды Невы, текущие через эти города, одинаково сильны. Египет наполняет ими Средиземное море, юг Европы, Ладога - Балтийское море, европейский север. Ваш вид города со стороны Финского залива имеет линию горизонта, заполненную супрематическими символами. И это напоминает мне памятник Ленину, стоящий на том самом вашем берегу Невы, единственный известный мне памятник вождя на машине.

Для меня он - символ надвигающегося техногенного западного мира.

Т.Н.: Согласен с Вами. Именно это осознание и привело меня от семантической перспективы, проблемы которой я решал в этих работах, к возврату к классической эстетике.

И.Б.: Я уверен, это было неизбежно. Ваш город, стоящий на краю воды, как Нарцисс, устремлён в самосозерцание.

Вы, внимательно вглядывающийся в него, не могли не заметить все те прекрасные архитектурные формы, которые наполняют его горизонт. Все значительные творцы, жившие в этом городе, от Ломоносова и Баратынского и до Мандельштама и Ахматовой всегда неминуемо обращались к классицизму. Город заставляет заботиться о форме. И даже житель нашего с Вами родного Литейного проспекта не был обделён творениями Кваренги и Боссе. Но формы, которые я вижу в этой работе, напоминают мне другое сооружение на нашей улице - дом по известному адресу: Литейный, 4, здание в стиле позднего конструктивизма 30-х годов.

Т.Н.: Ваше наблюдение удивительно верно. Дело в том, что я родился на Литейном проспекте в доме 60, где живу и ныне. Рядом с моим домом целых два сооружения Кваренги. Возле Вашего дома на углу Литейного и Пестеля Спасо-Преображенский собор Василия Стасова, шедевр русского классицизма. Но сначала 70-х годов до 1987 года я жил на углу Литейного и улицы Воина, как раз в доме напротив здания на Литейном, 4. И все годы, пока я жил рядом с этим зданием, я был художником-модернистом. В этом доме жил также известный поэт Леонид Аронзон. Я до сих пор помню день его похорон в нашем дворе.

И.Б.: Я помню этот двор. И это большое конструктивистское здание, громада, нависающая над ним гигантским айсбергом. Казалось, оно вот-вот надвинется всей массой и поглотит этот маленький изящный дворик, кажется, он был украшен сталинскими вазами с фигурами и гирляндами цветов.

Т.Н.: Да-да, это мой двор, я прожил в нём до 87 года, и в нём была сосредоточена почти вся авангардистская художественная жизнь Ленинграда 80-х годов. Как только я уехал из этого дома и вернулся обратно в дом, где до меня жил Салтыков-Щедрин, а рядом Победоносцев, я как очнулся: во мне возродилась любовь к классике и уважение к традиции. Я вернулся в дом, стоящий у комплекса Мариинской больницы Джакомо Кваренги.

И.Б.: Дом Салтыкова-Щедрина? Знаю этот дом напротив "Букиниста". Но в том же доме, насколько помню, Ленин принял решение издавать газету "Искра"?

Т.Н.: Да, это было как раз в той части дома, где теперь живу я.

И.Б.: Вы еще не издаете газету?

Т.Н.: Сейчас мы издаем журнал "Кабинет", но газета - хорошая идея. Вот, возьмите, пожалуйста, это 4-й номер, посвященный неоакадемизму.

И.Б.: А! Я вижу здесь Ваш диалог "Тайный культ по-русски". Очень хорошо. Я читал его по-английски в вашей книге, которую выпустил господин Фукс. Он дал мне вчера ее, когда приглашал к Вам на открытие. Перед сном я прочитал именно эту милую пьеску. Это напомнило мне больше диалоги Уайльда, чем Платона, но, возможно, потому, что читал ее по-английски. Теперь перечитаю по-русски.

Кстати, там Вы говорите о фотографии. Мне близок Ваш тезис о фотографии, как месте, где укрывается от бури модернизма традиционная любовь художника к образу и пространству.

Т.Н.: Потому я и использую в последних работах много "цитат" из фотографов, обращавшихся к прекрасному в XX веке. Адольф де Меер, Фред Холланд Дей, Вильгельм фон Глоден, Моисей Гершман, Херберт Лист, Джордж Патт Лайнс - мои любимые фотографы.

И.Б.: Вы знаете, это удивительно: я очень хорошо знаком с творчеством Херберта Листа. Одно время я много общался с его племянницей.

Такое же чувство идеального мира я вижу и в "Олимпии" Лени Рифеншталь, этом редком примере гармоничного сочетания эстетики модернизма и классицизма,

- ну, Вы понимаете, что я имею ввиду.


1993


Тимур Новиков. Горизонты. // Институт истории современного искусства, СПб., 2000